Ее музыка представляет собой, с одной стороны, сочетание классики в духе Нины Симон и Билли Холидей, с другой - синтез a la Лорин Хилл и Джилл Скотт. Вашему вниманию короткий видеоотчет.
воскресенье, 31 января 2010 г.
суббота, 30 января 2010 г.
суббота, 23 января 2010 г.
О ролевой модели
Эту фотографию я сделал три года назад на Бруклинском мосту в Нью-Йорке, но до сих пор не перестаю думать о своей ролевой модели: кто я? - тот, что показывает пальцем или та, что зарисовывает в блокнотик?
пятница, 22 января 2010 г.
Что изменит все?
в 2013 году случится записанный в Чукотских Хрониках окончательный захват Земли пришельцами.
у них будут причудливые хуи в форме лошадинной головы, доставляющие уцелевшим (после 2012 года) земным женщинам неописуемые оргазмы.
у них будут причудливые хуи в форме лошадинной головы, доставляющие уцелевшим (после 2012 года) земным женщинам неописуемые оргазмы.
среда, 20 января 2010 г.
ЦУП
Это мое рабочее место. Здесь я собираю, отсюда вещаю. Макбук недавно чинили - сказали в любой момент крякнет. Месяц уже прошел. Давно уже это место выглядит именно таким образом. Хотелось бы что-то поменять.
вторник, 19 января 2010 г.
ЗАСАДА
Вот подобрался к монтажу фильма о репетициях спектакля "Засада". Думаю фильм больше об образе репера Сявы. Посмотрим, что нам предложит материал. Одна беда: нет названия, а название, как говаривал Леша Поломский - это собственно и есть сценарий фильма.
пятница, 15 января 2010 г.
ОЧИСТИТЬ КОРЗИНУ?
Так уж случается, что в нашем ремесле многие (если не большинство) идей так и не реализуется (после смерти Феллини в его чуланах остались сундуки (!) с тысячами блестящих набросков), а часто и уже отснятый материал идет в корзину. Ну а поскольку блог этот находится в статусе дневника, позволю поместить сюда материалы, обещавшие вылиться в некий законченный музыкальный клип. Не случилось. Репетиция концерта-перформанса, на которой я начал снимать, с самого начала не задалась. Наебнулся комп (видно, как в кадре пытаются его реанимировать) на котором Слава Хахалкин должен был придать музыке Вивальди некое дополнительное измерение (теперь вот гадаю - какое?), музыкантам хотелось быстрее домой в эти предновогодние деньки, а Тетерин еще толком не отладил визуальную часть перформанса. По идее надо материалы выбрасывать. Но жалко. Есть в них какая-то недооформленная атмосфера. Пусть здесь болтаются.
SNOW from Alex Romanov on Vimeo.
среда, 13 января 2010 г.
ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ. КОРОТКОМЕТРАЖНЫЙ ФИЛЬМ "КАМЕНЬ"
Я вот думаю: на кой люди снимают (за свой счет, причем!) короткометражное кино, потом пытаются заставить своих друзей его посмотреть, затем маниакально расширяют круг зрителей в меру своих сил и пиар-талантов. Очень скоро их творение попадает в разряд "неоцененных" или "непонятых". Втайне авторы придирчиво начинают ждать от судьбы "причитающееся им по заслугам", например, головокружительного контракта от "Фортиссимо-Фильм". Потом Художники начинают думать, что изначально снимали этот фильм для себя, чтобы раз и навсегда решить какую-то долго мучающую их внутреннюю проблему. Потом перемещаются в смежные области, например, торговлю электроосветительным оборудованием. Или неожиданно возвращаются на корабле в Данию.
Пиздец - это алогично...
вторник, 12 января 2010 г.
Сценарий фильма "Чипсы"
Толстый мальчик в очечках с школьным ранцем за спиной бредет по заснеженной улице. Неловко он пытается спуститься по замерзшим лестницам: ставит ножку, одергивает, но иного пути нет и он, после очередной попытки все-таки, неудержавшись, падает. Крупные и горькие слезы. Однако вот он замечает на углу магазин. Неуверенно залазит в карман своих брюк и долго оттуда выгребает мелочь. Медленно и близоруко ее пересчитывает. Решается войти.
Продавщица в магазине стоит со своим хахолем-уголовником, вульгарно кокетничает. Когда мальчик входит, она смотрит на него утрированно свысока. Продавщица просто огромная башня, которая вот-вот навалится и раздавит его своей мощью.
ПРОДАВЩИЦА (угрожающе). Тебе чего?
Мальчик робко поднимает на нее свои опухшие, увеличенные стеклами глазки и нерешительно кладет горсть мелочи на прилавок. Хахоль усмехается.
МАЛЬЧИК (почти шепотом). Ши... счи... щипсы...
ПРОДАВЩИЦА (Загребая мелочь). Ты чё, издеваешься надо мной? Где ты это дерьмо насобирал, побирушка? (Хахолю) Ходят тут ублюдки всякие.
ХАХОЛЬ. Еще очки напялил, придурок.
Продавщица, не сводя презрительного взгляда с мальчика и высыпав мелочь куда-то в свои закрома, слегка подается назад, вытягивает к витрине руку.
ПРОДАВЩИЦА. Тебе какие?
МАЛЬЧИК. (Робко показывая пальчиком) Те!
Продавщица хватает явно не те, что просил мальчик и швыряет пачку на прилавок.
ПРОДАВЩИЦА. А, не все ли равно!
Мальчик забирает чипсы и, повернувшись едва уловимо благодарит продавщицу. Уже в дверях он слышит как над ним смеются продавщица и ее хахоль.
Мальчик входит в огромный подъезд дома сталинской постройки. За ним с оглушительным грохотом закрывается массивная металлическая дверь. Он оказывается почти в полной темноте. После весьма ощутимой (по экранным меркам) паузы, мальчик засовывает в рот чипсу: раздается характерный хруст. Звук начинает свое путешествие по огромным пространствам подъезда, камера устремляется вслед за звуком.
Мальчик подходит к лифту и нажимает кнопку. С металлическим клекотом, хотя и не сразу, лифт медленно сползает откуда-то издалека, сверху. Мальчик наблюдает движение клетки в клетке, пережевывая чипсу. Наконец лифт останавливается в самом низу, именно там, где стоит мальчик. Но двери лифта не открываются. Как большое животное, лифт замер недвижим. Как большое и мертвое животное. Подождав еще какое-то время (но лишь из вежливости перед древним механизмом), мальчик побрел вверх по лестнице, засовывая на ходу чипсы в свой маленький рот.
Проходя одну из лестничных площадок, мальчик уловливает какие-то невнятные звуки, просачивающиеся из-за двери с номером 26. Наш герой достаточно воспитан, однако детское любопытство берет свое. Мальчик, оглядевшись по сторонам, вжав голову в тельце, тихо тихо, лишь единожды и даже не очень громко шаркнув, подходит к двери. Когда он привстает на цыпочки, чтобы дотянуться до замочной скважины, мы видим торчащий из его рта кусочек непережеванной чипсы.
Теперь, все что происходит за дверью мы видим глазами, вернее глазом мальчика, снабженным, к тому же, сильной корректирующей линзой. А за дверью происходит вот что: семья обедает. Но обед кажется простым лишь на первый взгляд. Попробуем разобраться.
За аскетично накрытым столом сидит мать, две ее дочери тридцати семи и тридцати пяти лет, а также падчерица несколько помладше. К еде никто не притрагивается.
МАТЬ. Ну вот вечно он так, что я говорила... Он всегда опаздывает, даже сегодня, в такой день. Как он мне уже надоел!
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да успокойтесь вы, маман. Пусть уж в последний раз покопается, долго что-ли вам мучаться осталось?..
МАТЬ. Я столько сил уже в это вложила, хочется пожить и в свое удовольствие тоже. Передай, Котя, мне огурчик.
Старшая дочь брезгливо, двумя пальчиками проносит через весь стол нечто, отнюдь не напоминающее огурчик. Мать хватает бледно-зеленый ошметок и жадно засовывает себе в рот. Как ни странно, но это нечто хрустит в ее рте точно так же как огурчик. Часы на стене с навечно застрявшей на полпути кукушкой показывают без пяти два.
МАТЬ. Нет, ну это невыносимо...
СРЕДНЯЯ ДОЧЬ. Вы же, маменька, сами ему сказали, чтоб он одел все самое свое нарядное.
МАТЬ. Сказала, сказала, а что у него из нарядного-то? Пинжака и то не нажил! Пинжака не нажил, надо же!
ПАДЧЕРИЦА. (довольно смело для своего положения) Ну конечно! Он ведь двадцать лет из своей пенсии ни копейки не видал. Вы у него деньги-то отымали, а сами его яичной скорлупой кормили. А когда льгот его лишили, он вам совсем стал ненадобен.
МАТЬ. (своим дочерям) Не слушайте ее дуру. Вот сами видите, они с ее папашей в могилу меня запихать хотели. Шиш! Вот (показывает кукиш)! Вот! Видели? А будет по-моему! Это я его в могилу запихаю, потому как он в убыток нам стал. В убыток!
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да успокойтесь вы, маман. Всё уже обсудили, взвесили "за" и "против", че теперь надрываться? Для того здесь и собралися.
Мать сама тянется за огурцом через весь стол, опрокидывая при этом кастрюлю с супом. Суп стремительно разливается. Дочери подпрыгивают из-за стола. Мать так и остается лежать в луже с супом.
МАТЬ. (сквозь слезы) А-а! Не могу я больше! Моченьки моей не хватает! Где он? Давайте его сюда, живо!
Старшая дочь направляется к двери, ведущей в смежную комнату. Дергает ее раз, два. Дверь не поддается.
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Он заперся.
МАТЬ. Негодяй!
Падчерица подходит к мачехе, все еще остающейя на столе в супной луже.
ПАДЧЕРИЦА. (Снимая лапшу с ее лица) Маменька... Того... Может вы передумайте?
МАТЬ. Передумаю... ежели ты его на свою жилплощадь впишешь.
Падчерица водрузила только что снятую лапшу обратно на лицо мачехи и неспешно ретировалась.
СРЕДНЯЯ ДОЧЬ. Вы это, маман, долго в супе-то плавать будете?
Мать дотягивается до огурца, хватает его своими проворными пальцами, засовывает себе в рот и жует с утробным хрустом.
МАТЬ. (вставая и отряхаясь) А соленья в этом году удались.
На животе и массивной груди матери большое жирное пятно.
ПАДЧЕРИЦА. У вас тут выпивка есть?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Нет тут ничего кроме крысина.
МАТЬ. (средней дочери) ну-ка, Люська, неси мне топор.
ЛЮСЬКА. Зачем это вам топор?
МАТЬ. Как же? Обед стынет, а он всё не выходит. Надо его это, поторопить.
Дочери смотрят на мать со страхом и недоумением.
ПАДЧЕРИЦА. Вы, надо сказать, всегда были грубиянкой. Могли бы хоть сегодня оставить свои замашки...
Падчерица подходит к двери в смежную комнату и легонько стучит в нее. За дверью тишина. Падчерица стучит посильнее. Спустя короткую паузу за дверью слышится легкий шорох.
ПАДЧЕРРИЦА. Ну же, папенька! Я знаю, дорогой, что ты там! Надо выходить - обед стынет.
Падчерица подносит руку для повторного стука, однако дверь потихоньку открывается. За дверью нерешительно показывается отец. Это, по сути, уже старик, забитый и обезличенный. И все-таки... Все-таки, увидев свою родную дочь он буквально кинулся в ее объятия, будто чувствуя что-то ужасное и прося защиты. По его испещренным морщинами щекам покатились крупные слезы.
СТАРИК. Варенька, Варенька...
ВАРЕНЬКА. Ну что вы, папа... Все будет хорошо.
МАТЬ (дочерям). Ну что встали? Усадите отца-то.
Дочери берут старика под руки и провожают до почетного места за столом. Усаживают. Рассаживаются сами. Возникает неловкая пауза, которую никто не решается нарушить. Лишь Люська, как заведенная мешает остывший суп в своей тарелке. Наонец мать привстает со своего места и наклоняется к старику.
МАТЬ. Ты суп исть будешь?
Старик сжимается до микроскопических размеров, но не телом, а всем своим существом.
МАТЬ (распаляясь) Будешь суп, я спрашиваю?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Надо поесть, а то это, как голодным-то?
МАТЬ. Я тебе налью, попробуй не съешь! Попробуй только не съешь! Вот! Он всегда так надо мной издевается. Всегда!
Мать плещет в тарелку старика жидкий и уже давно остывший суп. Все опять молчат. Старик к супу не притрагивается. Хотя он, конечно же, был бы рад не причинять никому неудобств, но, однако же, пошевелиться он уже не в силах.
МАТЬ. Ладно! Не хочешь и не ешь! Если не хочешь, чего себя насиловать!
Мать берет со стола грязную тряпку и вытирает старику губы.
МАТЬ. Вот так! Вот и хорошо!
Старик безмерно благодарен за проявление к нему человечности. Его, казалось бы, уже совсем потухшие глаза замерцали от накатившихся слез.
Мать достает с полки дешевый фотоаппарат-мыльницу, протирает его о свой засаленный подол.
МАТЬ (к старшей дочери) Котя, тут кадры еще остались?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да мы им ничего и не снимали никогда, там целая пленка.
МАТЬ. Ну тогда давайте хоть на память карточку сделаем. Вставайте поближе к папе. Вставайте!
Дочери жмутся к старику. Он не в силах понять что происходит суетится всем телом. Варенька направляет его в сторону фотографирующей мачехи, осаживает его суетливые движения, поправляет положение головы. Мать неумело совершает акт фотографирования.
МАТЬ. Вот и хорошо! Хоть карточка на память останется! Ну, Котя, давай... это...
Старшая дочь подает матери пакет с крысином. Мать вываливает содержимое в мутный стакан, разбавляет порошок огуречным рассолом и размешивает получившийся напиток черенком вилки.
МАТЬ (к старшей дочери). А этого точно хватит?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Даже лишку будет.
МАТЬ (сквозь грудной смешок) Ну, тут-то мелочиться совсем не надо.
Мать подходит к старику со стаканом.
МАТЬ. Ох, прости меня грешную!
Мать подносит стакан к губам старика, тот сопротивляется, пить не хочет, сильно сжимает губы. Варенька отворачивается в сторону.
МАТЬ. Ну давай, чего... чего ты...
Она наваливается на старика всем телом разжимает ему губы и вливает содержимое стакана в беззубый рот. Слышен только шорох борьбы, пыхтение и клокочущие звуки пробивающейся по заскорузлому пищеводу смертоносной жидкости.
Мать надолго еще застывает в позе сдерживания старика, а как только от него отходит, старик замертово валится на пол...
Последнюю сцену мы видим близорукими глазами ненадолго оставленного нами мальчика-толстячка. Он, совершенно безэмоционально отнимает свой взгляд от замочной скважины и засовывает очередную чипсу себе в рот. Гулко раздаются на лестничной пощадке шаги мальчика, куда-то ввысь по лестничному пролету улетает хруст чипсов. Наконец мальчик останавливается перед дверью с цифрой 32. Для него здесь предусмотрительно сделана кнопка звонка пониже, потому что до взрослого звонка он еще не дотягивается. Мальчик подносит пальчик к кнопке и всем своим телом упирается в нее. Как реакция, откуда-то издалека доносится дребезжащий звук. Внезапно дверь распахивается. На пороге стоит мать мальчика. Это худая, стервозного вида женщина лет тридцати семи от роду. Домохозяйка.
Мать хватает сына за лацканы пальтишка и буквально втаскивает его в прихожую. Она выхватывает из его рук портфель и наотмаш бьет им мальчика по голове, по телу - куда придется. Чипсы рассыпаются. Мальчик, оглушенный происходящим, даже не успевает закрываться руками. Мать неистово продолжает избиение. Лицо ее искажается в приступе истерики. Наконец мальчик падает. Лицо его разбивается о пол. Повсюду его кровь. Еще одна струйка крови выпорхнула из носа.
Мать в изнеможении сползает по стене на пол, прямо подле своего сына. Она берет с пола чипсу, измазанную в крови, крутит ее в пальцах и, наконец, засовывает себе в рот. Хрустя чипсой, мать смотрит куда-то далеко мимо материальной сосотавляющей этого мира.
МАТЬ. Сколько раз я тебе говорила, не ешь на улице!
Продавщица в магазине стоит со своим хахолем-уголовником, вульгарно кокетничает. Когда мальчик входит, она смотрит на него утрированно свысока. Продавщица просто огромная башня, которая вот-вот навалится и раздавит его своей мощью.
ПРОДАВЩИЦА (угрожающе). Тебе чего?
Мальчик робко поднимает на нее свои опухшие, увеличенные стеклами глазки и нерешительно кладет горсть мелочи на прилавок. Хахоль усмехается.
МАЛЬЧИК (почти шепотом). Ши... счи... щипсы...
ПРОДАВЩИЦА (Загребая мелочь). Ты чё, издеваешься надо мной? Где ты это дерьмо насобирал, побирушка? (Хахолю) Ходят тут ублюдки всякие.
ХАХОЛЬ. Еще очки напялил, придурок.
Продавщица, не сводя презрительного взгляда с мальчика и высыпав мелочь куда-то в свои закрома, слегка подается назад, вытягивает к витрине руку.
ПРОДАВЩИЦА. Тебе какие?
МАЛЬЧИК. (Робко показывая пальчиком) Те!
Продавщица хватает явно не те, что просил мальчик и швыряет пачку на прилавок.
ПРОДАВЩИЦА. А, не все ли равно!
Мальчик забирает чипсы и, повернувшись едва уловимо благодарит продавщицу. Уже в дверях он слышит как над ним смеются продавщица и ее хахоль.
Мальчик входит в огромный подъезд дома сталинской постройки. За ним с оглушительным грохотом закрывается массивная металлическая дверь. Он оказывается почти в полной темноте. После весьма ощутимой (по экранным меркам) паузы, мальчик засовывает в рот чипсу: раздается характерный хруст. Звук начинает свое путешествие по огромным пространствам подъезда, камера устремляется вслед за звуком.
Мальчик подходит к лифту и нажимает кнопку. С металлическим клекотом, хотя и не сразу, лифт медленно сползает откуда-то издалека, сверху. Мальчик наблюдает движение клетки в клетке, пережевывая чипсу. Наконец лифт останавливается в самом низу, именно там, где стоит мальчик. Но двери лифта не открываются. Как большое животное, лифт замер недвижим. Как большое и мертвое животное. Подождав еще какое-то время (но лишь из вежливости перед древним механизмом), мальчик побрел вверх по лестнице, засовывая на ходу чипсы в свой маленький рот.
Проходя одну из лестничных площадок, мальчик уловливает какие-то невнятные звуки, просачивающиеся из-за двери с номером 26. Наш герой достаточно воспитан, однако детское любопытство берет свое. Мальчик, оглядевшись по сторонам, вжав голову в тельце, тихо тихо, лишь единожды и даже не очень громко шаркнув, подходит к двери. Когда он привстает на цыпочки, чтобы дотянуться до замочной скважины, мы видим торчащий из его рта кусочек непережеванной чипсы.
Теперь, все что происходит за дверью мы видим глазами, вернее глазом мальчика, снабженным, к тому же, сильной корректирующей линзой. А за дверью происходит вот что: семья обедает. Но обед кажется простым лишь на первый взгляд. Попробуем разобраться.
За аскетично накрытым столом сидит мать, две ее дочери тридцати семи и тридцати пяти лет, а также падчерица несколько помладше. К еде никто не притрагивается.
МАТЬ. Ну вот вечно он так, что я говорила... Он всегда опаздывает, даже сегодня, в такой день. Как он мне уже надоел!
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да успокойтесь вы, маман. Пусть уж в последний раз покопается, долго что-ли вам мучаться осталось?..
МАТЬ. Я столько сил уже в это вложила, хочется пожить и в свое удовольствие тоже. Передай, Котя, мне огурчик.
Старшая дочь брезгливо, двумя пальчиками проносит через весь стол нечто, отнюдь не напоминающее огурчик. Мать хватает бледно-зеленый ошметок и жадно засовывает себе в рот. Как ни странно, но это нечто хрустит в ее рте точно так же как огурчик. Часы на стене с навечно застрявшей на полпути кукушкой показывают без пяти два.
МАТЬ. Нет, ну это невыносимо...
СРЕДНЯЯ ДОЧЬ. Вы же, маменька, сами ему сказали, чтоб он одел все самое свое нарядное.
МАТЬ. Сказала, сказала, а что у него из нарядного-то? Пинжака и то не нажил! Пинжака не нажил, надо же!
ПАДЧЕРИЦА. (довольно смело для своего положения) Ну конечно! Он ведь двадцать лет из своей пенсии ни копейки не видал. Вы у него деньги-то отымали, а сами его яичной скорлупой кормили. А когда льгот его лишили, он вам совсем стал ненадобен.
МАТЬ. (своим дочерям) Не слушайте ее дуру. Вот сами видите, они с ее папашей в могилу меня запихать хотели. Шиш! Вот (показывает кукиш)! Вот! Видели? А будет по-моему! Это я его в могилу запихаю, потому как он в убыток нам стал. В убыток!
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да успокойтесь вы, маман. Всё уже обсудили, взвесили "за" и "против", че теперь надрываться? Для того здесь и собралися.
Мать сама тянется за огурцом через весь стол, опрокидывая при этом кастрюлю с супом. Суп стремительно разливается. Дочери подпрыгивают из-за стола. Мать так и остается лежать в луже с супом.
МАТЬ. (сквозь слезы) А-а! Не могу я больше! Моченьки моей не хватает! Где он? Давайте его сюда, живо!
Старшая дочь направляется к двери, ведущей в смежную комнату. Дергает ее раз, два. Дверь не поддается.
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Он заперся.
МАТЬ. Негодяй!
Падчерица подходит к мачехе, все еще остающейя на столе в супной луже.
ПАДЧЕРИЦА. (Снимая лапшу с ее лица) Маменька... Того... Может вы передумайте?
МАТЬ. Передумаю... ежели ты его на свою жилплощадь впишешь.
Падчерица водрузила только что снятую лапшу обратно на лицо мачехи и неспешно ретировалась.
СРЕДНЯЯ ДОЧЬ. Вы это, маман, долго в супе-то плавать будете?
Мать дотягивается до огурца, хватает его своими проворными пальцами, засовывает себе в рот и жует с утробным хрустом.
МАТЬ. (вставая и отряхаясь) А соленья в этом году удались.
На животе и массивной груди матери большое жирное пятно.
ПАДЧЕРИЦА. У вас тут выпивка есть?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Нет тут ничего кроме крысина.
МАТЬ. (средней дочери) ну-ка, Люська, неси мне топор.
ЛЮСЬКА. Зачем это вам топор?
МАТЬ. Как же? Обед стынет, а он всё не выходит. Надо его это, поторопить.
Дочери смотрят на мать со страхом и недоумением.
ПАДЧЕРИЦА. Вы, надо сказать, всегда были грубиянкой. Могли бы хоть сегодня оставить свои замашки...
Падчерица подходит к двери в смежную комнату и легонько стучит в нее. За дверью тишина. Падчерица стучит посильнее. Спустя короткую паузу за дверью слышится легкий шорох.
ПАДЧЕРРИЦА. Ну же, папенька! Я знаю, дорогой, что ты там! Надо выходить - обед стынет.
Падчерица подносит руку для повторного стука, однако дверь потихоньку открывается. За дверью нерешительно показывается отец. Это, по сути, уже старик, забитый и обезличенный. И все-таки... Все-таки, увидев свою родную дочь он буквально кинулся в ее объятия, будто чувствуя что-то ужасное и прося защиты. По его испещренным морщинами щекам покатились крупные слезы.
СТАРИК. Варенька, Варенька...
ВАРЕНЬКА. Ну что вы, папа... Все будет хорошо.
МАТЬ (дочерям). Ну что встали? Усадите отца-то.
Дочери берут старика под руки и провожают до почетного места за столом. Усаживают. Рассаживаются сами. Возникает неловкая пауза, которую никто не решается нарушить. Лишь Люська, как заведенная мешает остывший суп в своей тарелке. Наонец мать привстает со своего места и наклоняется к старику.
МАТЬ. Ты суп исть будешь?
Старик сжимается до микроскопических размеров, но не телом, а всем своим существом.
МАТЬ (распаляясь) Будешь суп, я спрашиваю?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Надо поесть, а то это, как голодным-то?
МАТЬ. Я тебе налью, попробуй не съешь! Попробуй только не съешь! Вот! Он всегда так надо мной издевается. Всегда!
Мать плещет в тарелку старика жидкий и уже давно остывший суп. Все опять молчат. Старик к супу не притрагивается. Хотя он, конечно же, был бы рад не причинять никому неудобств, но, однако же, пошевелиться он уже не в силах.
МАТЬ. Ладно! Не хочешь и не ешь! Если не хочешь, чего себя насиловать!
Мать берет со стола грязную тряпку и вытирает старику губы.
МАТЬ. Вот так! Вот и хорошо!
Старик безмерно благодарен за проявление к нему человечности. Его, казалось бы, уже совсем потухшие глаза замерцали от накатившихся слез.
Мать достает с полки дешевый фотоаппарат-мыльницу, протирает его о свой засаленный подол.
МАТЬ (к старшей дочери) Котя, тут кадры еще остались?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Да мы им ничего и не снимали никогда, там целая пленка.
МАТЬ. Ну тогда давайте хоть на память карточку сделаем. Вставайте поближе к папе. Вставайте!
Дочери жмутся к старику. Он не в силах понять что происходит суетится всем телом. Варенька направляет его в сторону фотографирующей мачехи, осаживает его суетливые движения, поправляет положение головы. Мать неумело совершает акт фотографирования.
МАТЬ. Вот и хорошо! Хоть карточка на память останется! Ну, Котя, давай... это...
Старшая дочь подает матери пакет с крысином. Мать вываливает содержимое в мутный стакан, разбавляет порошок огуречным рассолом и размешивает получившийся напиток черенком вилки.
МАТЬ (к старшей дочери). А этого точно хватит?
СТАРШАЯ ДОЧЬ. Даже лишку будет.
МАТЬ (сквозь грудной смешок) Ну, тут-то мелочиться совсем не надо.
Мать подходит к старику со стаканом.
МАТЬ. Ох, прости меня грешную!
Мать подносит стакан к губам старика, тот сопротивляется, пить не хочет, сильно сжимает губы. Варенька отворачивается в сторону.
МАТЬ. Ну давай, чего... чего ты...
Она наваливается на старика всем телом разжимает ему губы и вливает содержимое стакана в беззубый рот. Слышен только шорох борьбы, пыхтение и клокочущие звуки пробивающейся по заскорузлому пищеводу смертоносной жидкости.
Мать надолго еще застывает в позе сдерживания старика, а как только от него отходит, старик замертово валится на пол...
Последнюю сцену мы видим близорукими глазами ненадолго оставленного нами мальчика-толстячка. Он, совершенно безэмоционально отнимает свой взгляд от замочной скважины и засовывает очередную чипсу себе в рот. Гулко раздаются на лестничной пощадке шаги мальчика, куда-то ввысь по лестничному пролету улетает хруст чипсов. Наконец мальчик останавливается перед дверью с цифрой 32. Для него здесь предусмотрительно сделана кнопка звонка пониже, потому что до взрослого звонка он еще не дотягивается. Мальчик подносит пальчик к кнопке и всем своим телом упирается в нее. Как реакция, откуда-то издалека доносится дребезжащий звук. Внезапно дверь распахивается. На пороге стоит мать мальчика. Это худая, стервозного вида женщина лет тридцати семи от роду. Домохозяйка.
Мать хватает сына за лацканы пальтишка и буквально втаскивает его в прихожую. Она выхватывает из его рук портфель и наотмаш бьет им мальчика по голове, по телу - куда придется. Чипсы рассыпаются. Мальчик, оглушенный происходящим, даже не успевает закрываться руками. Мать неистово продолжает избиение. Лицо ее искажается в приступе истерики. Наконец мальчик падает. Лицо его разбивается о пол. Повсюду его кровь. Еще одна струйка крови выпорхнула из носа.
Мать в изнеможении сползает по стене на пол, прямо подле своего сына. Она берет с пола чипсу, измазанную в крови, крутит ее в пальцах и, наконец, засовывает себе в рот. Хрустя чипсой, мать смотрит куда-то далеко мимо материальной сосотавляющей этого мира.
МАТЬ. Сколько раз я тебе говорила, не ешь на улице!
Подписаться на:
Сообщения (Atom)