В пору моего Первого путешествия в Страну Драконов чуствовал я себя Бодхидхармой без миссии. Да еще и чужаком: в Пекине меня впервые за мою практику путешественника остановили посередь улицы, отобрали паспорт и не хотели изъясняться ни на каком другом, иначе как на гуаньхуа. Уже в самый первый раз, поднимая объектив своего фотоаппарата я понял, что совершаю некий акт вторжения. Это незамедлительно подтвердили двое военных, в необычайном синхроне и с ушуистской хореографией сделавших запрещающий жест. Их белые перчатки до сих пор с необычайной легкостью воспроизводит моя память. Но более всего запомнились мне бесконечные города в городах, гигантские императорские дворцовые "матрешки" в сердцевине которых неизменный чайный домик. И русские, на полном серьезе спрашивающие цену у растерянных продавцов сувениров, талдыча одно-единственное слово: "Сикока"? Однажды пригожим воскресным днем, когда один из таких императорских городов заполонили крестьяне, в лица которых въелась тысячелетняя пыль, ко мне подошла супружеская чета с просьбой о совместном фотоснимке. Я уже давно почувствовал за собой хвост: он и она подталкивали друг друга в бока, хихикали, смущались, то догоняли, то отставали, но никак не решались ко мне подойти. Маленькие ростом, нескладные в мешковатых выходных костюмах времен Мао. Наконец подошла женщина и, мяукая, жестами, в полупоклоне объяснила просьбу. Я улыбнулся и тут же вспомнил пермских девиц с мыльницами, которые непременно хотели сфоткаться с неграми. И в тот момент я почувствовал себя негром в Китае. Они встали - он слева, она - справа от меня, всучили свою пленочную коробку с отверстием вместо объектива односельчанину, который торжественно сделал снимок. И вот теперь я воображаю, как в далеком селении со скудным ландшафтом, в покосившейся лачуге, на самом видном и почетном месте вместе с другими фотографиями стоит и эта: бледный длинноносый очкарик с прижавшимися к нему круглолицыми и вековечными китайскими крестьянами. И многочисленная ребятня тычет пальцами в странное существо и заливается веселым смехом, а потом выбегает на простор где кружит все та же тысячелетняя пыль.